Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1870 – 1874
Альбина оказалась низенькой с круглым, словно полная луна, лицом. Бледные щеки говорили о проведенной без сна ночи, а воспаленные глаза свидетельствовали о слезах, оросивших опустевшую подушку. На плечи был накинут черный плат, словно она уже предчувствовала, что стала вдовой.
– Доброе утро, сударыня! – поздоровался Иван Дмитриевич.
Она только кивнула в ответ.
– Вы готовы к столь прискорбному событию?
– Да, – выдавила она осипшим голосом, – после двух бессонных ночей я готова ко всему.
– Мой помощник предупредил вас о…, – Путилин запнулся, подбирая слова, – жестокой находке.
Она подняла глаза на начальника сыска, в них были и грусть, и страх, и предчувствие неизбежной трагедии.
– Посмотрите, – он протянул рисунок, сделанный художником с головы. На нем на белый свет взирал открытым взглядом довольно молодой мужчина.
– Это мой муж Иван, – она осторожно взяла плотный лист бумаги, словно боялась обжечься. – Где он?
– Сударыня, успокойтесь, – Иван Дмитриевич передал рисунок помощнику, – сия процедура хоть и неприятна, но позволит нам установить истину. Пройдемте, только прошу, не надо слез.
Голова лежала изрубленным затылком на металлическом столе, до подбородка прикрыта белой простыней, под ней лежало свернутое одеяло и создавалось впечатление, что лежит целее тело.
Женщина охнула и с дикими глазами отшатнулась в сторону, бессмысленный взгляд скользнул по лицу и остановился на мнимом теле. Альбина попятилась назад.
– Господи! Ваня! Что с тобой сотворили? – женщина забилась в рыданиях, в руках появился белый платок, и она прожала его к лицу, чтобы не видеть мелового лица мужа. – Это мой Ваня! Это мой Ваня! – только и могла она повторять сквозь всхлипы и рыдания.
Ее увели. Путилин заранее договорился о том, чтобы побеседовать с новоиспеченной вдовой в отдельной комнате.
Стакан дрожал в руке женщины, она расплескала половину поданной ей воды.
– Сударыня, Вы готовы к разговору?
– Да, – едва слышно проговорила она, – я два дня лила слезы в ожидании мужа, предчувствовала, что добром не закончится.
– Извините, что не закончится?
– Он, нагруженный извозчичьими торбами, кнутами и рукавицами, уходил торговать вдоль канала до строящегося Морского канала, а там места нехорошие, слишком много там нехороших людей.
– Как часто он уходил на торговый промысел?
– Почитай каждый день. Как он говорил, что, мол, волка ноги кормят. С восходом солнца он на ногах.
– Так, – провел рукою по выбритому подбородку, – а два дня тому.
– Вышел из дома, как всегда, – женщина смотрела на подол платья, не поднимая глаз, только платок дрожал в руке, – я ему блинов напекла, он почайовничал и с того часа больше я Ивана не видела, – опередила очередной вопрос Путилина.
– С вашего позволения хотелось бы провести обыск в вашей квартире на предмет выявления дополнительных улик, которые могут пролить свет на столь запутанное дело, а может, и нет? Вы не против?
– Я? – Маленькая заминка в словах и промелькнувшая искра настороженности, – не против, только найдите этих изуверов.
– Постараемся сделать все, что в наших силах.
– В последнее время к вам никто не приезжал?
– Вообще—то нет.
– Нет или да?
– Да, из моей деревни Ирина Кузьмина, мы вместе росли, но она здесь чуть ли не с год живет.
– А к Ивану?
– Нет, он приехал из Псковской губернии и не любил, когда приезжали навестить родственники и знакомые.
Квартира Сорокиных была хоть и бедно обставлена, но все в ней сияло чистотой, не новые скатерти, но чистые, накрахмаленные, словно их застелили в ожидании прихода агентов сыскной полиции. Пока проводился обыск Путилин поговорил с Ириной Кузьминой, девицей двадцати пяти лет. Грубоватый облик не вязался с мягким приятным голосом.
– Давно приехали в столицу?
– Почитай год.
– Где проживаете?
– В этом же доме.
– Чем зарабатываете на жизнь?
– Я – швея, вот сегодня Альбина попросила, чтобы с дитём понянчилась, пока она к вам ездила.
– Вы знали ее мужа?
– Ивана что ли? Знала, а как же. Я ж частенько у них бывала, мы с одной деревни с Альбиной.
– Как они жили? – тихим голосом спросил Путилин.
– Да как мужик с бабой живут? Чтобы ссоры были, то я не видала, – она пожала плечами, стараясь не смотреть на Ивана Дмитриевича, а все себе под ноги, – но дитё он шибко любил, вечерами с рук не отпускал, все нянчился. А так. Вином Иван не баловался, как наши деревенские, ну там как всякий мужик потреблял, не без этого. Что добавить? Да, пожалуй, и нечего.
– Хорошо. А когда в последний раз встречали Ивана?
– Да в тот вечер, когда он сгинул.
– То есть позавчера? И где?
– Шел, как всегда, в чайную на Тамбовскую.
Путилин отметил это «как всегда».
– И часто туда захаживал?
– Нет, – поняла свою ошибку женщина.
– А что ищете? – бесцеремонно спросила Ирина.
Путилину не понравился вопрос, но сквозь улыбку он сказал:
– Следы преступления.
Собеседница вздрогнула.
– Иван Дмитрич, – подошел Жуков и шепотом произнёс, – слишком чисто, словно вымыли перед нашим приходом, даже полы отскоблили.
– Я думаю здесь искать больше нечего, – Путилин сжал губы, – у меня есть другие мысли. Топора не находили?
– Нет, – покачал головою помощник.
– Ну и ладушки.
В кабинете были двое – хозяин и его помощник Михаил Жуков, на них сурово со стены взирал Его Величество Император Российский, напоминая о проходящих днях и угрозах обер—полицмейстера.
– Иван Дмитрич, Вы говорили о двух женщинах…
– Я знаю, – резко перебил Путилин, – все наличествует и подозреваемые, и дом возле воды, но связать воедино, а я пока не могу, что побудило на такое зверство. Вот что, голубчик, проверь чайную на Тамбовской. Часто ли там бывал наш убиенный? Проверь и скобяные лавки близь от места жительства убиенного: не покупал ли кто топор в последние дни. В особенности женщины. Потом юбка и блузка. Иди, Михаил, – махнул рукой, – иди.
Сам же Путилин отправился в артели извозчиков, полдня потратил на опросы о Сорокине. Ни один из опрошенных не отозвался об убиенном ни одним хорошим словом. «Негодный человечишка» были самые лестные слова. Поговаривали, как он похвалился, что жена, как шелковая, приучил ее к изрядному послушанию кулаком и плетьми, которых у него было в достатке в продаже, хотя продавал мало, но деньжата водились. Ребёнка, вообще, не замечал, относился к нему не как к родному, а как к пасынку.
Иван Дмитриевич воротился в свой кабинет в отвратительном расположении, с одной стороны давила неделя, данная ему на раскрытие убийства обер– полицмейстером, с другой – несчастная женщина, теперь он не был уверен в ее виновности, хотя многое говорило об этом. Подробности семейной жизни вносили сумбур в рассуждения.
Через полчаса после Путилина явился Жуков с отсчетом о проделанном.
Чай в стакане давно остыл, начальник сыскной полиции позабыл о нем и от рассеянности едва не столкнул на пол.
– Рассказывай.
– На Курской улице в лавке Игнатьева третьего дня женщина купила топор, торговец очень уж был удивлен, когда она попросила заправить и без того острое лезвие, поэтому ее и запомнил, привередливая попалась покупательница. Я тайком показал Сорокину, он ее не признал. Потом я показал ему Ирину Кузьмину, а вот про нее он сразу же сказал. «Она, – говорит, – она!»
Иван Дмитриевич оживился, провел рукою по лицу.
– Так– так, а дальше?
– Оказывается, наш покойник посещал не только чайную, но и любил вечерком посидеть за графинчиком беленькой в трактире «Муром» на Малом проспекте, хотя есть питейные заведения поближе, и не стеснялся захаживать в дома терпимости. В окрестных его прекрасно знали, хотя дома ждала молодая жена.
Помощник видел, что начальника что—то беспокоит.
– Про юбку и блузку разузнать не удалось, – развел руками докладывающий.
– И на том спасибо.
– Убийцы они или нет.
– А вот это вскорости станет известно.
– Не сомневаюсь.
– Только навестим госпожу Сорокину.
– Может привести ее сюда?
– Не надо.
Альбина даже не встретила их, а только громко сказала, что дверь не заперта.
– Доброго вечера вашему дому, – поприветствовал хозяйку Иван Дмитриевич и через плечо сказал помощнику, – приведи ее.
Через несколько минут в комнату вошла Ирина, ее глаза горели недобрыми огоньками, сама будто бросала вызов Путилину своей независимостью. Помощник понял, что надо оставить начальника одного с женщинами.
– Не знаю с чего начать, – пожевал губу Иван Дмитриевич, – но мне многое известно.
– И что же? – прошипела Ирина.
